Михаил Бараш. Из романа "Он не гонялся за изяществом"
...Они тяжело больны, но они в большинстве и в силу этого нормальны. На острове прокаженных проказа не недуг. Это род слабоумия в восхождении и нисхождении к сущностям. Оно на лицах не написано, но в учебниках, энциклопедиях, вообще, в сочинениях по, так называемым, гуманитарным наукам, и больше всего в предисловиях и послесловиях. В естествознании этого меньше в той степени, в которой субъективный элемент выведен из рассмотрения. Их сейчас особенно много расплодилось на общей грамотности. К ним относишься по-хорошему, а они тебя в два счета, как кикиморы, и обморочат. Иногда кажется, что за ними последнее слово, как в эпитафиях.Он их обводит вокруг пальца и благодушествует, так как всерьез их не принимает. Он не только разваливает их мироздание, кое-как налаженную и навычную свалку всякого условного хламья, но упраздняет ее, застилает красочными пеленами, задергивает мазками и штрихами, пишет поверху. Для большого художника в нем даже многовато сатиры, и в этом, пожалуй, он и вправду слегка наивен. Он для них находит место среди фауны, ближе к хищной, и сам отдает предпочтение флоре. Видимо, для него животное это неуродившееся растение, как и движение это покой в ущербе. Кому не стоится на месте, тот волей-неволей заходит, забегает, заскачет, чтобы заесть ближнего. Кровопийцы-угодники. Чем ниже падает бытие, тем выше взлетает сознание. Нет бы наоборот. Противно.
История искусства несчастлива в наименовании стилей, данных, как клички, по самым броским приметам. Он не наивный, он самоуслаждающийся ленивец. Он задарма лямку не потянет, ради чего бы то ни было: искусства, патриотизма, корней бытия, вечности, славы и прочего пустозвонства. По нему, метод слит с достижением. Он ребенок, и даже не по способности к росту и развитию и интенсивности проживания опыта в отсутствии автоматизмов, как впервые, но потому что ни в каком деятельном жесте, кроме детского, не соединяется в некотором идеальном, но встречающемся случае, столько экономичности, непосредственности, естественности, первоначальности, цельности. Это что-то вроде возвращения ко времени, предшествующему первородному грехопадению. Там, может быть, и есть знание, но нет его видимости, ничего не сказано и поэтому нет заблуждений, нет ни правых, ни виноватых, и внешнее уступает внутреннему свой смысл, как перетекает радужная жидкость в двух сообщающихся сосудах. Там нет времени, как счета, а жизнь, такое странное дело, есть.
Называющие тебя наивным, Анри, не забыли Бога, они Его никогда не знали. Все, поставляемое наблюдением, есть свойства наблюдателя, проявляющиеся в наблюдении. Наблюдатель и наблюдаемое одно сложное целое. Если ничего нет, кроме наблюдателя, тогда так же ничего нет, кроме наблюдаемого. Если бы было только что-то одно, оно бы себя не замечало. Если человек ограничен, то и все, с чем он имеет дело, тоже. Человек ограничен, смутен, противоречив, потерян. Крайние несоизмеримые понятия, это, собственно, средние понятия, к которым не прилагается мерка. Нет трагедий, есть сложность в выборе ценностей. Нет больших разговоров, есть одни маленькие.
Бог существует как стихия хорошего. Он не абсолютен, а весь с начала до конца относителен, не вечен, а мгновенен, не всемогущ, а может что-то от сих и до сих, не несгибаем, а жив, не создатель, а создающееся, тоже субъект-объект, не вечен, а умирает, причем, не возрождается, а рождается, и ничто не гарантировано. Он это качество, в прочем же Он не лучше всего другого, и именно за слабости, надоели большие буквы, он заслуживает помощи, внимания, любви, то есть спокойного миролюбивого культа. Что-то в этом роде. Скоро горячая вода кончится. Таких простых вещей не понимать. Быть с ними заодно. Ну-ну. Травить меня в моей берлоге. Ах. Ну ничего, ничего.
Вытирался полотенцем, смотрел на себя. Что-то знакомое. Хорошо, всегда при мне, а то встретил бы где-нибудь, не узнал бы. Может быть, она возьмет свои слова обратно? Приду, лягу, а она придвинется по-пластунски и тихо проговорит в висок «Я, кажется, дичь сболтнула. Не сердись». Было бы упоительно. Перевились бы, как обезьяны в ветвях, и спать. А там сновидения одно другого роскошней, глубокомысленней и необъятней...
Париж
posted by Nicolas Bokov @ 9:23 AM
